Глава V

Гюг поселил Жанну в уютном домике, нанятом им для нее на бульваре, который вел к предместьям *, покрытым зеленью и мельницами.

В то же время он убедил ее бросить театр. Благодаря этому, он мог иметь ее всегда в ☞ нераздельно с ним. Ни одной минуты ему не казалось странным, что он, серьезный человек в его возрасте, после столь безутешного траура, вступил в любовную связь с балериной. Собственно говоря, он не любил ее. Его желание сводилось только к возможности увековечить призрак миража. Когда он брал в руки голову Жанны, приближал ее к себе, он хотел только посмотреть ее глаза, найти в них что-то, что он видел в других глазах: какой-нибудь оттенок, отражение, жемчужину, цветы, корень которых находится в душе, — все, что, быть может, скрывалось и в них.

Иногда он распускал ее волосы, рассыпал по плечам, медленно собирал и наматывал их, точно желая заплести.

Жанна ничего не понимала в этих неестественных приемах Гюга, в его немом поклонении.

Она помнила его непонятную грусть в начале их отношений, когда она сказала ему, что ее волосы — крашеные, и как он волновался всегда с тех пор, следя за тем, чтобы они оставались одинакового оттенка…

Я не хочу больше красить волосы, — сказала она однажды.

Он был весь потрясен, убеждал ее сохранить волосы этого золотого оттенка, который он так любил. И, говоря это, он взял их, ласкал рукою, опуская в них пальцы, как скупой в снова найденное богатство.

И он бормотал бессвязные слова: «Не меняй ничего… Такою я полюбил тебя! Ах! ты не знаешь, ты никогда не узнаешь, что я ощущаю, дотрагиваясь до твоих волос…»

Казалось, он хотел сказать больше, но он остановился, точно на краю пропасти откровенных признаний.

С тех пор, как она переселилась в Брюгге, он приходил к ней почти ежедневно, проводил обыкновенно у нее вечера, иногда даже ужинал, несмотря на неудовольствие Барбары, его старой служанки, которая на другой день дулась на него за то, что напрасно готовила обед и ждала его. Барбара притворялась, будто верила тому, что он ел в ресторане, — но в глубине души испытывала недоверие и не узнавала своего хозяина, прежде столь аккуратного и необщительного.

Гюг часто отлучался, распределяя время между своим домом и домом Жанны.

Предпочтительно он посещал ее перед вечером, по усвоенной привычке выходить только после обеда; к тому же, он хотел не быть замеченным, направляясь к дому Жанны, который он намеренно избрал в пустынной местности. По отношению к себе он не испытывал в душе никакого стыда или смущения, потому что он знал мотив, военную хитрость, скрывавшуюся в перемене образа действия и являвшуюся не только извинением, но и оправданием, реабилитацией его перед умершей женой и перед самим Богом. Но приходилось считаться с чопорной провинцией: как не ощутить небольшого беспокойства от соседства общественной вражды или уважения, когда постоянно чувствуешь на себе пристально устремленные, точно прикасающиеся к тебе взгляды?

В особенности, в этом католическом Брюгге, где нравы так суровы! Высокие колокольни *, с их монашескою одеждою из камня, повсюду налагают тень. Кажется, что из бесчисленных монастырей распространяется презрение к тайным розам тела, заразительно действующее прославление чистоты. На всех углах улиц, в деревянных и стеклянных шкапчиках виднеются Мадонны * в бархатных одеждах, среди бумажных поблекших цветов, держа в руках волнообразные свитки, на которых написано: «Я непорочна!»

Сильная страсть, внебрачная связь считаются здесь развратом, путем к аду, грехом против шестой и девятой заповедей, заставляющим говорить шепотом в исповедальнях и покрывающим краскою стыда кающихся грешниц.

Гюг знал эту суровость Брюгге и избегал оскорблять ее. Но в провинциальной жизни все близко соприкасается, ничто не ускользает от внимания. Он скоро вызвал к себе благочестивое презрение, не подозревая этого. Оскорбленная вера охотно высказывается в форме иронии. Так и собор смеется и дразнит дьявола масками своих водосточных труб…

Когда разнесся слух о связи вдовца с балериной, он сделался, не подозревая об этом, баснею всего города. Все узнали об этом: толки, передававшиеся из одной двери в другую; разговор от безделья; сплетни, распространявшиеся и принимавшиеся с любопытством бегинками; трава злословия, растущая в мертвых городах на мостовой!..

Все занимались этим любовным приключением больше оттого, что знали его долгое отчаяние, его беспросветное сожаление, все его мысли, собранные и соединенные вместе в один букет на могилу умершей. Теперь вот чем оканчивался этот траур, который казался вечным!..

Все были обмануты, даже и сам бедный вдовец, введенный, конечно, в заблуждение гадкой женщиной. Все знали ее хорошо. Она прежде танцевала в театре. На нее, смеясь, показывали на улице, удивляясь немного ее тихому виду, несмотря на оставшуюся развинченную походку и золотые волосы. Всем было даже известно, где она живет и что вдовец навещает ее каждый вечер. Еще немного, и можно было бы указать часы и его путь…Любопытные жены горожан, ничего не делая после обеда, наблюдали за его прогулкой, сидя у большого окна, при помощи маленьких зеркал, известных под названием espion прикрепленных на всех домах к окну с наружной стороны. Косые зеркала, в которых отражаются неясные очертания прохожих, отсвечивающие ловушки, улавливающие незаметно походку тех, кто проходит мимо, их жесты, улыбки, минутную мысль в их глазах и переносящие все это во внутренность домов, где кто-нибудь наблюдает.

Таким образом, благодаря измене зеркал, быстро стали известны все приходы и уходы Г юга и все подробности его отношении с Жанной. Иллюзия, которой он упорно отдавался, его наивные старания — отправляться к ней из осторожности только вечером, придали смешной оттенок этому союзу, который вначале всех возмущал, и негодование сменилось насмешками…

Гюг ничего не подозревал! Он продолжал выходить под вечер, намеренно идя обходными путями к совсем близкому предместью *.

Насколько эти вечерние прогулки теперь стали менее печальными! Он проходил по городу через столетние мосты, мрачные набережные *, вдоль которых вздыхает вода. Колокола вечером каждый раз звонили, возвещая о какой-нибудь заупокойной обедне, назначенной на следующий день! Ах, эти колокола, звонившие так громко, но все же, казалось, столь далекие от него, точно они звонили на других небесах…

Напрасно море крыш расстилалось перед ним: арки мостов испускали холодные слезы, тополя на берегу воды вздрагивали, точно это была жалоба нежного безутешного источника: Гюг не чувствовал более этой грусти предметов; он более не видел сурового города, точно спеленутого бесчисленными свитками его каналов *…

Город прошлого, этот мертвый Брюгге, вдовцом которого, казалось, он был, только слегка затрагивал его теперь своей меланхолией; он ходил успокоенный среди безмолвия, точно и Брюгге поднялся из своей гробницы и представлялся ему новым городом, только похожим на прежний!

И каждый вечер, когда он уходил к Жанне, он не ощущал никаких угрызений совести; ни одной минуты у него не было ощущения кощунства, великой любви, превратившейся в пародию, покинутой печали, — даже этого небольшого содрогания, пробегающего по нервам вдовы, когда она в первый раз прикалывает к своему крепу и кашемиру алую розу.

Глава VI ☛

Бельгия Антиквариат

Индивидуальные экскурсии по городам Бельгии с посещением лучших антикварных магазинов

Бельгия экскурсия заказать