Предчувствие

В течение года, с тех пор как сестра Эдвига поступила в монастырь, она преследовала только одну цель: стать членом конгрегации. С одной стороны, это происходило от внутрен­него благочестия, из желания получить полное отпущение грехов, благословение папы, как бы целый ряд освященных медалей, которыми обогатилась бы ее душа. С другой сторо­ны, к ее духовному желанию примешивалось также что-то мирское, в чем она, немного стыдясь, признавалась сама себе; но разве нет меди в чеканном золоте дароносицы, которую употребляет священник во время службы? И разве это мешает вину в сосудах превратиться в подлинную кровь Иисуса Христа? К тому же, ее благочестие вовсе не изменя­лось от того, что к ее нетерпению сделаться членом конгре­гации примешивалось другое стремление: иметь, наконец, возможность присутствовать на службах в часовне конгрега­ции, которую она видела мельком в тот день, когда была принята в качестве кандидатки.

Ах! как хорошо молилась бы она там! Конечно, лучше, чем в большой церкви монастыря, где кажется, что видишь Бога только издали. В часовне, совсем белой, как бы пасха­льной, — отчего было и отрадно стать членом конгрегации, — Бог показывается совсем близко, так сказать, лицом к лицу, а после посвящения возможно, что если она посмотрит хорошо, то может заметить в святых дарах черты Христа, как мы видим черты лица в луне.

Затем она вспомнила также с непосредственною радостью звуки фисгармонии в конгрегации. Никогда раньше она не слыхала подобной музыки! Орган в церкви слишком велик и суров; он точно наполняет и потопляет храм, от него веет холодом. Она помнила, что однажды в раннем детстве она видела только один раз море. И что же? Орган производил на нее такое же впечатление. Он гремел в глубине церкви, его звуки приливали и отливали от берегов всех церемоний культа, обрамляя их, как наводящая тревогу пропасть. Напротив, фисгармония в конгрегации, как чувствовала Эдвига, была инструментом, соответствующим ее душе, не­жным, почти райским, распространяющим тихую и воздуш­ную мелодию, точно медленно движущаяся вода в канале. Голоса поющих псалмы сестер выделялись из этой мелодии, составляя все же с ней одно целое, как ненюфары, точно приросшие к воде.

Сознание полной безопасности! Нежное убаюкивание ду­ши под эти звуки!

И сестра Эдвига заранее радовалась тому счастью, кото­рое она будет испытывать, когда пройдет ее искус кандида­тки, — возможности каждый понедельник произносить свою молитву под эту нежную и протяжную музыку.

Приближалось время, когда сестра Эдвига, наконец, до­лжна была быть принята в члены конгрегации Богородицы и произнести свой обет. Церемония назначена была на второй день Пасхи в чудной, совсем белой часовне.

Она представляла себя тоже совсем белой, точно под влиянием тканей в алтаре, нот на клиросе и хлеба евхарис­тии, а в особенности головного, убора, обрамлявшего ее лицо. Сверху ее головного убора, по древнему обычаю, ей наденут драгоценный венец, этот символический венец, который украшает головы монахинь во время важных событий их духовной жизни: высокий венец из мелкого голубоватого и черного бисера, нити которого переплетаются и поднимают­ся в виде маленьких ажурных стрелок, чтобы достигнуть чего-то вроде замка, как бы фермуара из лент. Этот венец надевается послушницами в день получения ими покрывала и покоится тогда над освященным головным убором, он надевается еще кандидатками в день их принятия в конгре­гацию; наконец, его кладут на голову умершим монахиням, возле подушек, когда община проходит мимо них, осеняя тело крестным знамением.

Символ продолжительности общины, пережившей века! Неизменное присутствие для многочисленных поколений мо­нахинь этого бисерного венца, введенного, может быть, их основательницей, святою Бегою, в память царственных ка­мней, от которых она отреклась!..

Не от воспоминания ли об этом венце, назначение кото­рого было столько же чисто погребальным, сколько и радо­стным, в душу сестры Эдвиги с тех пор, как постепенно приближался, становился все более и более неминуемым день ее посвящения Богородице, закрадывалась странная мысль: не зная, почему и как пришла ей эта мысль, она видела себя действительно на второй день Пасхи в ореоле вековой драгоценной диадемы, расположенной на ее голов­ном уборе. Но она воображала себя очень бледной, даже слишком бледной, — того оттенка бледности, который происходит не только от тюлевых занавесок часовни, белой нотной бумаги и хлебов евхаристии. Она представлялась себе покрытою последнею бледностью; не с драгоценным венцом на ее дрожащей голове перед алтарем, но с венцом на неподвижной голове, углубившейся в подушку смертного одра, на котором она будет положена.

Как зародилась эта мрачная мысль в чистом мозгу совсем юной монахини? По какой ассоциации идей она дошла до нее? Какую веру дать этому предчувствию: считать ли это милостивым предупреждением Бога, или волнением инстин­кта, чувствующего приближение смерти, или ребяческой игрой маленькой незанятой души, наивным воображением, выросшим из двоякого употребления драгоценного венца?

Как бы то ни было, эта мысль с каждым днем крепла в уме сестры Эдвиги; сначала она была бесформенною и неопределенною, подобно дымке ладана, слабеющей за утренним туманом… Теперь она стала уже определенной, неминуемой, почти геометрической. Она видела себя с дра­гоценным венцом мертвою, окоченевшею и вытянувшеюся на постели. И эта перспектива вовсе не огорчала ее. Она свыклась с ней с течением времени. Это было бы лучше, чем надеть, точно сокровищницу цветных капель воды, драгоцен­ный венец, который может упасть и разбиться в то время, как она, полная волнения, пойдет к алтарю. На ее неподви­жной голове он лежал бы прочнее и казался бы более лучезарным! И насколько отраднее было бы в этот день перейти на небо, чем в конгрегацию. Ах! великая милость, посланная ей Богородицей!..

Она радовалась, находясь среди своих подруг с подозри­тельной улыбкой тех, кто носит в себе тайну. Что касается смерти, она даже о ней не думала. Это была неминуемая вещь, о которой позаботится Бог для ее блага. Этот переход казался ей совсем нестрашным. Она никогда не видела, как умирают, — может быть, поэтому ее глаза сохранили свою чистую лазурь, — никогда не видела даже покойника. Очень наивная, почти на пороге жизни, она представляла себе мертвое тело как тихо уснувшего человека, только бледного, которого покинули его душа и красота.

Отдаваясь вся экстазу, она видела себя в конце Святой недели уже в раю, воздушною и освобожденною от тела. Для нее смерть состояла в том, что люди превращались в суще­ства с головой и крылышками, как те ангелы, которых она видела иногда на старых картинах в церкви летающими в виде гирлянды вокруг Успения Богородицы.

Первый день Пасхи прошел в монастыре, оглашаемый псалмами и колоколами; в особенности, — колоколами, тремя неодинаковыми колоколами, занимающими ажурную церковную башенку: одни — с более серьезным, мрачным, немного прерывающимся голосом, точно страдающий астмою, казавшийся самым старым и настоятелем этого мале­ нького монастыря колоколов, живущих вместе на колоколь­не; другие два, напротив, имели тонкие голоса послушниц, иногда пронзительные, усиливающиеся на высоких нотах, как голоса монахинь, поющих на клиросе. Три колокола, начиная с четверга на страстной, молчали.

А теперь, в этот пасхальный день, возвращенные к жиз­ни, они без конца пели аллилуйя для апрельского неба, туманный шелк которого был создан, чтобы понравиться им; они сами издавали как бы не вполне оправившийся от болезни и окрепший звон.

Вокруг в готической ограде улыбалась весна. Централь­ ная лужайка покрылась новою зеленью, точно обмылась. Вязы на площадке шумели своими едва распустившимися листочками. Сестра Эдвига без всякой меланхолии смотрела на все это обновление веселого времени года; даже если она должна была быть только случайною гостьей на этом весен­нем празднике, что из этого? И что значит это обновление природы в сравнении с райскими садами?

Все эти последние дни, в особенности, — всю вторую половину пасхального воскресенья, сестра Эдвига находи­лась в галлюцинации, охваченная видением неба, которое она сама себе создала. То, что было сначала чем-то вроде предчувствия, неопределенною мечтою, создавшейся неизве­стно каким путем от двоякого употребления драгоценного венца, становилось мало-помалу навязчивою идеею. Она чувствовала себя призванной, избранной. Смерть перед сво­им приходом, подобно большим птицам, распространяет что-то вроде ветра от крыльев, который возвещает ее при­ ближение. И этот ветер шумит, создает головокружение, ослабляет, задувает маленький дрожащий огонек, которым является воля; и существо отдается, побежденное заранее. Таким образом, внушается идея о самоубийстве… Мысль о близкой смерти также ввела в заблуждение и охватила сестру Эдвигу. Она была так молода, почти еще ребенок; а какое могло быть противодействие в этой душе, полной простоты! Помимо того, люди охотно стремятся к тому, на что надеются…

Уверенность же возрастала в ней. Понедельник на Пасхе — день, когда она должна была произнести свой обет Богородице, казался ей теперь неминуемым сроком, наме­ченным по желанию самого Бога. Вместо того, чтобы стать членом конгрегации, она достигнет, по небесной милости, чего-то лучшего в этот день: она будет избранницей.

Утром в воскресенье на Пасху она с горячей верой причастилась, а когда день клонился к вечеру, она станови­ лась все серьезнее и молчаливее среди своих подруг, болто­вню которых не могло прекратить бездействие в течение целого дня. Она стремилась удалиться в ожидании великого события, вспоминая свою короткую жизнь, спрашивая себя с легкою тревогою, встретит ли она своих родителей, кото­рых она не знала, оставшись сиротой в раннем детстве, и какова будет ее мать, и полюбит ли она ее.

Она не ощущала никакого сожаления при мысли о разлу­ке с миром, которого она не знала.

Вечер проникал через высокие окна в монастырь, сгущая тени по углам, накладывая серый креп на потолок и светлую штукатурку стен.

В рабочей комнате, где собиралась община на молитву перед ужином, тоже чувствовалась медленная смерть, посте­пенная смерть дня, тихая агония света, желающего еще жить, продолжиться, произнося свое последнее прости в меди замка, серебряном металле подсвечника. Предметы исчезали мало-помалу, поддаваясь таинственному закону, охватывавшему их. То же самое происходит с умирающим: по очереди руки протягиваются, губы перестают желать, розы на щеках бледнеют, глаза удаляются перед великим единством конца. Огромная рабочая комната перед полной темнотой точно лишалась одного за другим различных пред­метов, красный кирпичный пол делался черным; голубова­тый плащ маленькой Мадонны бледнел; кружевные поду­шки, разложенные ткани, цветы из тафты — все это постепенно исчезало, и воцарилось великое единство мрака.

Сестра Эдвига чувствовала, как этот мрак тихо входил в ее душу; ей казалось, что это предвкушение блаженной смерти, которую она ждала в эту ночь. Да, таково должно быть ощущение смерти: войти постепенно в мрак. Затем вдруг зажгутся огни, и настанет Вечность!

После ужина двенадцать монахинь, живших вместе в этом монастыре, разошлись каждая по своим комнатам, так ску­дно убранным, — точно бедные первые причастницы.

Сестра Эдвига, войдя в свою комнату, казалась спокойной и преображенной. Ей представлялось, что ее тело уже не­ много покидало ее и что, подобно Иисусову Сердцу, приня­тая ею утром облатка сияла, совсем красная, на ее груди, которая раскрывалась в виде дарохранительницы. Одну ми­нуту она молилась на коленях перед своей постелькой, сокращая свои молитвы по четкам, торопясь уснуть. Стоит ей только заснуть, и она перейдет от сна к смерти, как накануне перешла ко сну. Незаметное слияние реки с ее притоками!

Усталая, равнодушная ко всему, она начала приготовлять себе свой последний туалет. Она подошла к маленькому комоду и в одном из ящиков долго перекладывала белье, останавливалась на одном, пренебрегая другим, немного пожелтевшим от долгого неупотребления, выбирая самое чистое, как бы непорочное. Затем она надела это чудное приданое, точно невеста смерти; потом, запеленав снова свою голову, она осторожно легла на постель, стараясь не смять своего головного убора о подушку, и выровняла вдоль всего своего тела послушное покрывало, точно укуталась снеговым саваном. Вся белая, она не казалась более самой собой, но своею статуею, положенною на том месте, где она умерла.

Сестра Эдвига сложила руки крестом на груди и, закрыв глаза, ждала, отдаваясь сну, ни о чем не думая, точно отплывая по течению реки, уверенная в том, что проснется только на небе…

На другой день утром, когда сестра-привратница позво­нила, чтобы разбудить всех, сестра Эдвига быстро очнулась от сна, очень удивленная и огорченная. Значит, снова надо было начинать жить, ее спасение было отложено!..

Несколькими часами позднее в часовне конгрегации, в то время как она приближалась к алтарю, чтобы произнести свой обет, она почувствовала смутное сожаление, ощутив над своим головным убором дрожащий при каждом шаге драгоценный венец, который она представляла себе в мечтах скорее лежащим сверху ее неподвижной головы, на смерт­ном одре!

И ей было бы очень грустно, если бы фисгармония не распространяла вокруг нее нежные звуки…

 Четки  ☛