Часть пятая

Поэт безмолвия V

Поэт отныне остается во власти «замкнутых жизней» («Les vives encloses», 1896 г.); он с своей музой изучит его гордую скрытую душу, которая созерцает только себя, на­ всегда отрекаясь от жизни, славы, счастья! Эта душа поэта внушает ему много самых оригинальных сравнений. Поэт не чувствует больше ни одного земного желания, ни одно волнение не смущает его, он словно очистился от всего временного, тяжелого, мучительного. Иногда только, по вечерам, он еще переживает какой-то страх, точно боль, или медленное действие таинственного яда, от которого ничто его не может спасти. В сумерки он ощущает даже постепенное охлаждение всего тела, пот агонии,., он уносится далеко в своих мечтах, воспоминаниях о прошлом. Друзья так далеко, зачем привязываться, доверять свои думы и чувства? Ведь окружающая жизнь так ничтожна, так лжива и искус­ ственна, а поэт, под влиянием новых настроений, так мягок, терпелив, так равнодушен ко всему. Как все поблекло, ушло, точно во время тяжелой болезни! Любовь представляется такой несбыточной, ничтожной, а воспоминания о поцелуях, волнении вызывают только меланхолическую улыбку, внушают мысли о тщетности надежд, ничтожности всех желаний. Поэт точно отправился по ту сторону жизни, точно взошел на вершину горы, очутился выше жизни. Слава? ведь и она так обманчива, ничтожна, стоит ли думать о ней? А собственная личная жизнь? Она кажется точно чужой, как будто все это произошло с кем-то другим, похожим на него, но где-то далеко.

Когда поэт устает изучать малейшие изгибы своей души и своих переживаний, он отдается прошлому, печальному, но красивому «отражению родного неба» («Le miroir du ciel natal» 1898 г.). Ах, эти старые города! этот серый оттенок, скользящий повсюду, проникающий в душу поэта с самого детства! Там, далеко, в туманах севера, где все серо и печально, как могила с хризантемами, все безжизненно и одиноко, точно все вымерло, точно никого нет. В этой серой обстановке поэт еще замечает на пустынных улицах, среди тумана, этих мрачных «женщин в плащах». Они словно что-то несут тайком, точно раскачиваясь, как печальные колокола, которые звонят о заупокойной обедне. Затем внимание поэта привлекают к себе уличные фонари, печальные братья ламп. Они заключены в свои клетки, точно птицы, страдают от лихорадочной дрожи, выдерживают всякую погоду, смотрят с завистью на своих сестер ламп.

Город словно уснул, неслышно ни одного колокола, погасли все огни в домах, а они должны дрожать, страдать, терпеть дождь, холод… Но с такой утонченностью поэт проникает и в душу городских фонтанов, свежих, как ручейки, разнообразных, как волны, с своими несбыточными порывами, неудовлетворенными желаниями, которые падают от собственной тяжести… Затем поэт вспоминает белых чистых лебедей на каналах — они беззвучно двигаются по воде, равнодушны ко всему, и заботятся только о своем отражении в зеркальной поверхности канала. И все это вместе, церкви, колокола, женщины в плащах, лебеди, влияют на поэта, поддерживают чувства тоски и уныния в его душе, внушают ему индифферентный взгляд на жизнь. Как в стихах, так и в прозе, он придал городу совсем человеческий облик; город Брюгге в его произведениях переживает известные состояния человеческой души, спосооен подавать советы, выражать сочувствие, действовать на людей своим примером отречения, и он подчеркивает эту печаль города, покинутого морем, умирающего от своего отчаяния, заключенного в каменную гробницу своих набережных похолодевшими артериями каналов, с тех пор, как его сердце (великий порт) перестало биться. Улицы, по которым почти никто не проходит, кроме бегинок в черных одеждах, воды канала, по которым скользят только лебеди, церкви, плиты которых унизаны погребальными надписями, все так ярко, настойчи­ во говорит о смерти города в произведениях Роденбаха.

Наряду с любовью к древним городам, всей обстановкой глубокого безмолвия Ж. Роденбах в своих романах вывел таких же, всегда печальных, одиноких героев, каким представлялся ему мертвый Брюгге. Души их охвачены всегда одной настойчивой мечтой, не дающей им покоя: это или культ умершей жены, или попранное призвание, или красота упадка родного города. Мы застаем их непременно в пору полного разочарования в жизни, когда они мучают себя суровым анализом своих едва уловимых переживаний, скрывают свои страдания, точно израненные, грубой жизнью.

Таков Жан Рембрандт из первого романа Роденбаха «Искусство в изгнании». Он «чувствует себя лучше в каждый понедельник и в ожидании вечера», — мистический поэт, непонятый своими близкими, желавший жить в стороне от жизни людей. Он мечтал написать «прекрасную великую книгу», но не встретил поддержки и не имел сил бороться. Он жил скорее чувствами, чем мыслями. В полном одиноче­ стве, непонятости Жан Рембрандт мечтал о женской любви, грезил о женской душе, подобно ему, столь же утонченной, иной, «чем, все другие женщины». Встреча Рембрандта с бегинкой Марией носит автобиографический характер, так как взята из одного случая в жизни поэта, но все остальное является уже творчеством. Мария, избранница Жана, бывшая бегинка, на которой он женится, красивое хрупкое существо, оказывается не способной уследить за утонченностью его переживаний, мыслей и настроений. Скромная, тихая, чистая, она не вполне понимает Жана, и через несколько месяцев супружеской жизни он сознает, что ошибся, так как Мария подобна «всем другим женщинам».

В романе наряду с оригинальной фабулой интересна психология героя, анализ его души, но также и описание самого древнего города, в котором легко узнать Гент.

Следующий роман Ж. Роденбаха «Мертвый Брюгге» («Bruges la morte», 1892 г.) принес автору европейскую известность; роман переведен на все европейские языки, появился в целом ряде изданий. Гюг Виан, герой романа, сходный по душе с Жаном Рембрандтом, печальный, меланхолический, одинокий, ничем не занятый, неутешный вдовец, жил единой мечтой — сохранить неизменным свой культ любимой умершей жены, а в комнате устроить музей ее памяти. Он переселяется в Брюгге, мертвый город, покинутый когда-то морем. «Мертвой супруге должен соответствовать мертвый город. Его великий траур требовал подобной обстановки. Он мог переносить жизнь только здесь».

В романе, кроме захватывающей фабулы, интересен этот не встречавшийся до сих пор местный колорит, описание фламандского города, разлитая всюду меланхолия, проникающая в душу читателя, красивый, образный язык с массой редких сравнений, метафор. Затем в романе интересен и сам Гюг Виан, исстрадавшийся, измученный человек от своих нервных переживаний, крайне чуткий, одинокий, разочаро­ ванный, преданный своему культу.

Третий роман «Le Carillonneur» (1897 г., русский перевод «Выше жизни») еще глубже, еще интереснее по местному колориту, по фабуле, психологии героя, который после отречения от него дорогого города и разбитой личной жизни кончает трагически. У него неудачная женитьба, несчастная любовь: судьба, которой автор, как истинный фламандец, придает большую силу, решает все в жизни Борлюта, героя романа. Он захотел стать выше жизни, но жизнь, земля мстят ему, тянут к себе, терзают и мучают.

Кроме трех больших романов Ж. Роденбах написал еще две повести и два сборника рассказов. В повести «Призвание» («La vocation», 1895 г.) мы видим тот же нежный, несчастный тип мужчины, не сумевший сохранить, как ему хотелось, свою непорочность и расплачивавшийся тяжело за свое минутное падение. Мы застаем его в том же мертвом Брюгге, где все окутано и проникнуто тем же красивым настроением нежной меланхолии, как и в романах Роденбаха. Вся повесть пронизана страданиями матери и сына, борьбою их за призвание сына стать монахом, его неожидан­ ным падением, и вследствие этого сознанием обоих невозмо­ жности следовать призванию. Другая повесть «Дерево» (L’Arbre, 1898 г.) переносит нас в Зеландию, первобытный, еще нетронутый культурой уголок. Там сохранились странные обычаи, нравы, традиции, предрассудки, — вся жизнь протекает в неподвижности пейзажа и первобытности душ. И на этом фоне разыгрывается драма между двумя влюбленными, Нэлли и Иосом, который кончает трагически, так как не может примириться ни с изменой Нэлли, ни с общим упадком.

Таким образом, герои Роденбаха все сходны между собой; и, если они кажутся на поверхностный взгляд слабыми, то в действительности это сложные натуры, только не приспособленные к жизни, и после перенесенных страданий кажутся покорившимися судьбе, равнодушными ко всему, холодными и замкнутыми. Над их глубокими душами тяготеет что-то роковое, воля судьбы парализует их собственную волю, толкает их иногда на совершение непоправимых по­ ступков и, не допуская мысли о прощении, заставляет страдать до конца дней и добровольно уходить из жнзни.

Сборник рассказов Роденбаха « Musee des beguines» (1894 г. в русском переводе «Мистические лилии») стоит совершен­ но особняком в его творчестве. Это поэзия монастырской жизни; все рассказы посвящены воспроизведению жизни бегинок, этих чистых душ, примитивных девственниц, с их мистическим экстазом, фанатической верой, иногда чисто болезненными сомнениями и муками. Мы узнаем детали их простой жизни: мы находим описание священных предметов, свечей, цветов в садиках, четок, головных уборов и т.д. Этот сборник интересен и оригинален, хотя и несколько однообразен.

Посмертный сборник рассказов «Le Rouer des brumes» («Прялка туманов», 1901 г.) не внес ничего нового в характере творчества автора, но лишний раз подчеркнул присущие ему особенности: такая же нежная меланхолия, та же мечтательность утонченного художника.

Продолжение ☛